Их раскидало очередным взрывом и — о боги, останется ли от их общего дома хоть что-то, когда это всё закончится? Закончится ли это вообще? Будут ли они живы к тому моменту? Сознание Аясэгавы было переполнено вопросами, ответ на который не знал никто — ни оставшиеся вживых капитаны, ни исполняющий обязанности сотайчо, а уж сам Юмичика и подавно терялся. Было больно и страшно — прямо как тогда, когда он впервые очнулся в Руконгае, тщедушным ещё ребёнком. Тело ныло, одежда была бесповоротно испорчена — как он выглядел сам в данный момен, синигами старался не думать. Но страшно было даже не потому, насколько сильный перевес в силах демонстрировали квинси. Нет, пугали Юмичику гибели, мёртвые тела богов смерти — вот ирония — которые потом придётся подсчитывать выжившим. Если кому-нибудь из них вообще посчастливится выжить.
Когда он поднялся на ноги, чисто автоматически стряхнув с себя осевшую пыль и гальку, Иккаку в пределах видимости не было. Это заставило его сердце пропустить удар — неужели не уследил? Сразу после того, как на их головы обрушился весь это хаос, Юмичика старался не выпускать своего друга из виду ни на минуту, потому что лицезреть его в мёртвом виде ему хотелось меньше всего на свете. По правде говоря, подобная мысль пугала его гораздо больше поголовного вымирания всего Сэйретея. Он вытянулся в полный рост и завертел головой, пытаясь осмотреть поле беспощадной битвы как можно лучше — останки разрушенных зданий, а также раскуроченные обломки, сваленные вместе взрывной волной, мешали разглядеть хоть что-то, помимо мелькающих то тут, то там теней воскрешённых Маюри арранкаров. Капитана тоже не было видно, но Юмичика за него не волновался — слегка поехавший учёный из двенадцатого отряда ещё переживёт их всех, а после устроит себе праздник, экспериментируя над павшими товарищами.
Не то, чтобы он не испытывал кое-какого уважения к этому человеку, но привычное поведение Куроцучи не способствовало тёплым чувствам ни с чьей стороны вообще.
Всё ещё погружённый в мысли о благополучии Иккаку, он, неловко спотыкаясь и стараясь не перейти дорогу сражающимся, начал постепенно обходить после сражения, тщательно вслушиваясь в надежде уловить знакомую грубую ругань своего боевого товарища. К его великому разочарованию, вокруг раздавались только короткие выкрики, болезненные стоны да звон стали — привычная картина, на самом деле, но оттого не менее пугающая, из-за осознания того, что сражаться им приходится с бывшими сослуживцами. О, он прекрасно помнил некоторых из них — они служили в одном отряде. В каком-то роде, были одной семьёй. Выродками со странным кодексом чести, на которых из других отрядов глядят свысока. Это сближало, на самом деле.
Мимо него пролетело чьё-то отброшенное тело и, чтобы не попасть под последовавший за ним удар, Юмичика инстинктивно отшатнулся, зацепился ослабевшей на завязки сандалией за торчащий из разрухи выступ и кувырком покатился вниз — в созданный одним из взрывов кратер. Сцепив зубы, чтобы сдержать рвущийся наружу болезненный стон, он вновь поднялся на ноги — да, хотя бы в этом он был достаточно хорош. Ведомый упрямым желанием найти друга, твёрдой уверенностью в том, что тот ещё жив, Юмичика обернулся, намереваясь продолжить поиски, и остолбенел.
Перед его глазами был тот... монстр — другого слова он и не находил. Руки в крови едва ли не по локоть, в чём-то милое, кукольное личико сосредоточенно сморщено, а сам он склонился над распростёртым на одном из кусков стены телом той взрывоопасной квинси — мёртвой, но не совсем.
Его губы искривила болезненная, кривая улыбка — нечто, чего он не позволял себе с тех пор, как они с Иккаку оказались в Академии, отголосок его не совсем красивого прошлого, того, о чём он так старался забыть. Но перед глазами, вместо Бамбиетты, отчего-то был его друг — и этот монстр с кровавыми руками, и к его горлу подступил горький ком.
— Рад видеть, что ты ещё не совсем утратил влечения к противоположному полу, чёртов извращенец, — как обычно, прикрываясь юмором и насмешкой, тоном, едва не сочащимся ядом, произнёс Юмичика.

Отредактировано Ayasegawa Yumichika (2016-10-23 06:54:56)

Слова монстра заставили его до хруста сжать зубы и, отшатнувшись на пару нетвёрдых шагов, вытащить из ножен катану — несмотря на то, что сам Юмичика вполне себе осознавал её бесполезность в данный момент. В какой-то мере, ему было даже смешно от этого — он столько времени тщательно оберегал тайну своего шикая, не желая быть отвергнутым своим ближайшим другом и их капитаном — человеком, показавшим им обоим новый, лучший путь, который и привёл их в Готей 13. А когда сдерживаться уже причины нет, когда все карты раскрыты, а недоразумения — разрешены, оказывается, что сдерживаемая до этого сила и не преимущество вовсе. Каким образом он сможет использовать свой шикай на людях — квинси — которые контролируют духовные частицы, содержащиеся в самом воздухе? Каким образом он сможет обессилить стоящего перед ним монстра, если тот не полагается на то, что содержится внутри его самого? Разум Юмичики раз за разом подкидывал ему варианты развития сложившейся ситуации, и с каждым отвергнутым вариантом пятый офицер одиннадцатого отряда только крепче убеждался в том, что в одиночку против Жизель Жевель у него нет и единого шанса.
В особенности, когда голова уже кажется тяжёлой, а движения становятся какими-то неловкими, вялыми. Сказывалась потеря крови — по всей видимости, ранение, нанесённое ему капитаном десятого отряда, являлось не таким уж поверхностным, как он думал изначально. Юмичика мог бы попытаться активировать всё-таки свой шикай, хотя бы ради потенциальной возможности подлечиться, но уже сейчас он чувствовал, начинал осознавать, что даже на это у него вряд ли хватит оставшихся сил.  Не принимая в расчёт его ранение — как и все в его отряде, Аясэгава твёрдо верил в то, что проиграет только с последним своим вздохом — в целом, день был чересчур долгим и выматывающим, чтобы не отразиться на запасах его духовной энергии. Юмичика был выжат, но сдаваться он определённо не собирался.
— Что ты можешь знать, — искривив губы в насмешливой ухмылке, бросил он в ответ, постепенно, весьма осторожно отступая от надвигающегося на него монстра — так, чтобы не потерять снова своего равновесия и не дать Жизель ещё одного преимущества. Грязный извращенец и без этого демонстрировал абсолютно несправедливый перевес в силах, несмотря на вмешательство капитана Куроцучи. И где, спрашивается, безумный учёный, когда он действительно нужен?
— Иккаку не такой слабак, как вы, квинси, такая царапина не отправит его на тот свет! — с твёрдой, непоколебимой уверенностью в своём голосе, заявил синигами, умудрившись придать кривой пародии на ухмылку некую долю мрачной торжественности.  Он не любил показывать другим подобное лицо — оно было совершенно некрасивым, по его собственному мнению. Поэтому, набрав в грудь пахнувшего пылью воздуха, он вновь попытался придать своему лицу нагловатой уверенности, спрятав, стерев признаки загнанного в угол, дикого животного.
Щека начинала саднить — даже без прямого использования ледяных техник, меч Хитсугаи-тайчо был чрезвычайно холодным, посему первое время Юмичика и вовсе не чувствовал половину своего лица. Кровь свободно струилась, жирными каплями падая на обтягивающую его грудь, пропитанную алым ткань его формы. Эту часть своего тела он тоже пока не чувствовал, но по лёгкому головокружению подозревал, что дела его обстоят не так радужно.
Чтож, по крайней мере, если он умрёт сейчас, ему не придётся беспокоиться о том, как скрыть шрам на лице — его тело не было чуждо подобным отметинам, но до сего дня Юмичика умудрялся сохранять голову относительно нетронутой. Отчасти, опасаясь потерять единственное преимущество перед третьим офицером их отряда — способность думать во время боя.
— Если подойдёшь ближе — меня может вырвать прямо на тебя, — с усмешкой, предупредил он своего оппонента, направив на него кончик лезвия своего занпакто. — Вплотную запах ещё более невыносим.

Отредактировано Ayasegawa Yumichika (2016-10-27 06:38:28)

Он почти физически ощущает, как возведённые вокруг собственной души стены трескаются, крошатся под градом слов этого квинси, опадают, открывая в его защите гигантские бреши — он чувствует, как холод от занпакто капитана Хицугаи из ран проникает всё глубже, под кожу, внутрь — туда, где колотится сердце, как бешеное, словно задавшееся одной единственной целью — устроить единственную в истории смерть синигами от сердечного приступа. Юмичика жмурится, не в силах смотреть больше в безумные глаза своего оппонента — он знает, что этот монстр совсем не шутит, что он и впрямь способен найти Иккаку и...
Холод сковывает его душу, но отчего-то ему от этого не легче — боль всё ещё терзает его тело, а завязанный с врагом диалог добавляет к физическим ранениям — эмоциональные терзания. Он чувствует, как его мир осыпается вокруг него, не в силах больше поддерживать эту уверенность — в том, что его единственный действительно близкий друг переживёт весь этот ужас, лавиной свалившийся им на голову. Не было предупреждения, не было передышки — все держались уже даже не на втором, а на десятом или двадцатом дыхании, чувствуя, как в сердца закрадывается отчаяние от каждой следующей смерти, осознавая, что она — отнюдь не последняя. Юмичика не может представить себе жизнь без своего шумного спутника, научившего его когда-то по-настоящему чувствовать — что-то помимо голода, чуждого в его районе, что-то помимо одиночества — всепоглощающего и холодного — холоднее любой зимы.
Из ступора его выводит прикосновение к щеке — что-то влажное и тёплое, в контраст со слегка обмороженной кожей. Он резко распахнул глаза — сухие, но слишком широко раскрытые, отчасти какие-то пустые, во взгляде которых мелькнуло какое-то отстранённое удивление — словно он успел забыть, где и с кем находится. Это даёт Жизель ещё пару долгих мгновений, по сравнению со стремительностью сражений, пережитых сегодня обоими сторонами конфликта — Юмичика стоит, позволяя квинси прикасаться к себе, облизывать свою кровь, не двигаясь и, казалось бы, даже не дыша. В его взгляд медленно, крупица за крупицей, возвращается осознание сложившейся ситуации — ясностью ума, впрочем, там и не пахнет. Наоборот, в глубине его глаз плескается быстро набирающее силу безумие — не боевое, как у капитана Зараки, не завязанное на соперничестве, как у Иккаку. Нет, безумие Аясэгавы холодное, как одиночество, и совершенно больное — губы синигами сами собой складываются в широкую, отдающую садизмом ухмылку и, вместо того, чтобы оттолкнуть от себя чёртового извращенца, в очередной раз заявить о своём отвращении, Юмичика со звоном роняет свой клинок — звук отдаётся в его ушах отчаянием, похоронными колоколами — после чего заключает Жизель в до боли крепкие объятия, приблизив свои губы к его уху.
— Хочешь поиграть со мной, маленький квинси? — голос звучит немного хрипло и тон, используемый пятым офицером, совершенно не похож на тот, каким он пользуется обычно — в его словах пугающее отсутствие страха — по крайней мере, не за свою жизнь — и нормальных, присущих всем живым людям эмоций. Но ведь они, синигами, давно умерли?
Юмичика прижимается щекой к щеке хрупкого, чересчур женственного паренька — его объятия с каждой секундой становятся всё крепче — на первый взгляд и не скажешь, что он обладает такой силой, но до Зараки и даже Иккаку ему всё равно далеко, однако одиннадцатый отряд — обязывает. Его руки скользят чуть ниже, в сторону талии Жизель, на короткое мгновение ослабляя хватку, но уже в следующую секунду он вновь сжимает его в объятиях, на сей раз приподняв немного над землёй — словно боится, что тот вырвется и впрямь побежит искать его друга.
Тот ведь жив. Он просто не может быть мёртв.
— Я с удовольствием с тобой поиграю, — говорит Юмичика, после чего резко подаётся вперёд, зубами впиваясь в шею своей «жертвы» — его зубы тупые, совсем не как у хищника, а силы не хватает, чтобы прокусить кожу, но ярко-красная метка на до того белоснежной коже Жизель всё равно остаётся.